Страшно сознавать, насколько точно сбылись предсказания Бориса Чичерина по поводу социализма. Представьте: 1882 год. Володя Ульянов ходит в гимназию и ещё, вероятно, даже не думает про революцию. Его старший брат, террорист, будет арестован только через пять лет. До известных событий октября 1917 года остаётся несколько десятилетий.

И вот в этот самый момент, когда аббревиатуры СССР не существовало ещё даже в проекте, философ Борис Чичерин пишет книгу «Собственность и государство», в которой он прозревает реалии развитого социализма столь узнаваемо, будто писал книгу на 100 лет позже, при Брежневе, а не при Александре III.

Цитирую архилюбопытный фрагмент:

Понятно, какая нестерпимая тирания должна водвориться при таком общественном устройстве. По-видимому, цель социализма состоит в том, чтобы поднять достоинство человека: всякая частная зависимость прекращается, и остается одно служение обществу. Но в действительности эта перемена состоит лишь в замене свободных частных отношений подчинением правительственной регламентации и произволу бюрократии. В частном договоре работник является одною из договаривающихся сторон, равною с другою. Он сам заявляет о своих условиях и нередко в состоянии на них настоять; если он недоволен, он может отойти и искать себе работы у другого хозяина. Здесь же нет другого предпринимателя, кроме государства; поэтому у работника нет выбора: он должен поступить рабочим в казенное предприятие на тех условиях, какие ему будут положены. Частный предприниматель сам в значительной степени зависит от рабочих, ибо если у него не будет рабочих, то он разорится; государство же никогда не разорится и может спокойно ожидать, чтобы голодающие рабочие приняли его условия. Высота заработной платы зависит здесь не от обоюдной сделки, а от того, что остается за удовлетворением этих общественных потребностей. Частный предприниматель сначала удовлетворяет рабочих, а затем уже, за вычетом издержек, получает свой доход; государство, напротив, сначала берет себе то, что нужно для возмещения издержек и для умножения капитала, и затем уже остальное распределяет между рабочими. И это распределение производится исключительно по его усмотрению. Оценка труда по его качеству зависит либо от решения чиновников, вовсе не заинтересованных в выгодах предприятия, либо, что еще хуже, от голоса рабочих, заинтересованных в том, чтобы другой не получал большей платы в ущерб им самим. Недовольному закрыта всякая возможность протеста. Он не может ни искать себе другого хозяина, ибо другого хозяина нет, ни сам сделаться предпринимателем, ибо это ему воспрещено. Единственный исход для рабочего, единственная для него возможность выйти из подчиненного положения, это вступить в разряд чиновников. Поэтому в противоположность тому, что происходит при существовании частной предприимчивости, интерес рабочего класса будет состоять в безмерном размножении чиновничества. За это будут стоять все, чувствующие в себе какие-нибудь способности, и только сознающие себя совершенно неспособными будут против. А это опять же не может не отразиться пагубно на производстве, тем более что именно на этом поле будут разыгрываться все человеческие страсти.

Какое же значение может иметь при таком порядке свобода в выборе занятий, которая будто бы предоставляется отдельным лицам, а равно и заработок, который присваивается им как собственность? Человек может выбирать себе какое угодно занятие, но от единственного хозяина, государства, зависит принимать его или нет. Государство определяет, какое количество рабочих ему нужно в каждой отрасли, а так как рабочие находятся совершенно в его руках, то и распределение зависит вполне от него. Если в известной отрасли есть лишние, то оно просто перемещает их в другую, где недостает рабочих сил. При частной предприимчивости рабочие сами стремятся туда, где есть недостаток, ибо там им предлагаются более выгодные условия; но при социалистическом производстве условия везде одинаковы, и перемещение зависит не от воли или выгоды рабочих, а исключительно от усмотрения государства. Рабочий волею или неволею должен подчиняться, ибо у него нет иного исхода; государство же с своей стороны имеет не только право, но и обязанность распоряжаться работою по своему усмотрению, ибо, сделавшись единственным предпринимателем, оно взяло на себя обязанность всем давать работу и устроить эту работу так, чтобы все потребности были удовлетворены. Таким образом, все находится в его руках. Свободный выбор занятий при такой монополии обращается в фикцию. Рабочий имеет право требовать, чтобы ему давали работу и притом на одинаковых с другими условиях; но какую работу ему дадут, это зависит от воли государства.

К уничтожению свободы труда ведет и самый способ определения заработной платы. В социалистическом производстве заработок определяется не частною сделкою между хозяином и работником, а долею участия каждого в совокупном производстве. Из народного дохода выделяется то, что нужно для общих потребностей, и затем остальное распределяется между рабочими. Следовательно, доля каждого зависит от работы всех других. А потому каждый имеет право требовать, чтобы все другие работали так, чтобы он мог удовлетворить своим потребностям. Но как скоро возникает подобное требование, так работа необходимо становится принудительною. Социалистическим производством установляется всеобщая солидарность, а всеобщая солидарность влечет за собою всеобщее принуждение, ибо тут возникают юридические требования всех на каждого и каждого на всех. Свобода лица исчезает совершенно. А так как свободный труд производительнее невольного, то и с этой стороны неизбежно происходит уменьшение производства.

Не все социалисты решаются признать эти последствия своей теории. Шеффле, например, возмущается против всемогущества государства и объявляет социализм, подавляющий свободу, "безумием и убийством в отношении к цивилизации". Из стремления сочетать свободу с социализмом возникают изложенные выше учения анархистов и поборников самоуправления. Но самая несостоятельность этих попыток указывает на несовместимость обоих начал. Более последовательные социалисты не обманывают себя на этот счет. Вместо идиллических изображений свободы они свой идеальный быт прямо приравнивают к деспотизму. Так например, Родбертус, желая показать характер социалистического производства, начинает с изображения восточного деспота, "собственника земли и людей", распоряжающегося тем и другим по своему произволу. На место "этой единой собственности единого деспота", говорит он, представьте себе землю и произведения, принадлежащие совокупно народу, который руководит производством совершенно так же, как делает восточный деспот через своих слуг, и так же полновластно распоряжается всеми производительными средствами, как органы старо-персидского монарха в силу его права собственности. Очевидно, что при такой системе о свободе не может быть речи. Люди, равно как земля, принадлежат новому деспоту – народу. И чем меньше лицу предоставляется простора, тем, по этой теории, лучше. "Чем централизованнее организм, – говорит Родбертус, – тем он совершеннее".

К чему же служит заработок при таком порядке? Единственная его цель заключается в удовлетворении потребностей, ибо сбережение тут неуместно, капитализация воспрещена. Собственник остается исключительно потребителем. Но каково положение потребителя при социалистическом устройстве? В частном производстве потребитель является судьею производителя: он предъявляет свои требования, он предлагает свою цену. Вся задача производителя состоит в том, чтобы угодить потребителю; если он не умеет этого сделать, он разоряется. Конкуренция производителей и преимущество одних перед другими основаны единственно на том, что одни лучше других умеют достигнуть этой цели. При социалистическом производстве, напротив, потребитель становится в полную зависимость от производителя. Государство не разорится оттого, что оно не умеет угодить потребителям. Самое потребление, так же как и производство, находится в его руках. Оно определяет, что потребителям нужно и по какой цене должны брать произведения. Выбора у них нет; они имеют перед собою монополиста, который заставляет их делать из полученного ими заработка то употребление, которое нравится не им, а ему. Вспомним приведенные выше слова Шеффле: "дело идет, – говорит он, – не о том, чтобы просто свести к общему итогу личное, то есть часто в высшей степени неразумные и вредные для общества потребности, и признать их, не заботясь об общественных интересах. Некоторые потребности следует отчасти исключить, отчасти затруднить. Другие надобно ввести и облегчить. Личной свободе потребностей должно положить границы, узду и побуждения в интересах сохранения целого". Шеффле прямо даже признает потребление общественным делом. "Цель потребления, – говорит он, – состоит в получении социально употребимой силы и в извлечении социальной пользы из персонала и из имущества".

Но если лицо, относительно удовлетворения своих нужд вполне зависит от общества, то, с другой стороны, в силу самого этого начала оно обращается к обществу с требованием, чтобы оно удовлетворяло этим нуждам. При всеобщей солидарности заработок, как мы видели, зависит не от работы лица, а от работы всех. Он получается из общего дохода от совокупного, руководимого государством производства. Заработок представляет не только участие каждого в этой совокупной работе, но и требование, обращенное к государству, чтобы работа всех была достаточная для удовлетворения нужд. Мало того: требования лица идут еще далее. Кроме платы за работу государство обязано ему и помощью, на него падает все, что при свободном устройстве совершается благотворительностью, человеколюбием, милосердием, дружбою. Сделавшись единственным предпринимателем, снявши с граждан попечение о будущем, оно взяло на себя обязанность удовлетворять всем их потребностям, а потому они имеют право требовать, чтобы оно исполняло эту обязанность вполне. Вследствие этого общий фонд становится источником для удовлетворения всех возможных нужд, и заработная плата перестает быть мерилом этого удовлетворения. Каждый работает для государства по его указаниям, а взамен того получает от государства все для него потребное. Социалистическое производство последовательно влечет за собою социалистическое потребление. Социализм становится коммунизмом.

Значительная часть социалистов отрекается от коммунизма. С социалистическим производством они хотят совместить свободу и собственность. Некоторые считают даже клеветою, когда социалистов обвиняют в отрицании этих начал. Но мы видели уже, что при социалистическом производстве свобода и собственность обращаются в призрак. Государство берет себе все: и землю, и капитал, и предприятие, оставляя человеку один личный труд, которым оно же располагает по произволу. Самое потребление и деторождение ограничиваются государством. При таких условиях одно, что может сделать человек, – это обратиться к нему с требованием, чтобы оно взяло на себя и удовлетворение всех его нужд. Человек сделался рабом общества; оно обязано его кормить. В этом и состоит коммунизм, который составляет крайнее, но последовательное приложение социалистических начал.

Нет сомнения однако, что коммунизм не что иное, как высшее выражение того внутреннего противоречия, которое лежит в основании всех социалистических стремлений. Коммунизм ставит себе целью возвеличение человека, и обращает его в раба; он провозглашает высшее нравственное начало, братство, и делает это начало принудительным, то есть лишает его нравственного характера; он хочет удовлетворить всем человеческим потребностям, и уничтожает всякое побуждение к труду, следовательно, делает невозможным сколько-нибудь широкое удовлетворение потребностей. Всякое одностороннее начало заключает в себе внутреннее противоречие, ибо оно пытается частью заменить целое, сохранить полноту жизни, выкинувши из нее одну половину. Но одностороннее развитие начала, уже самого по себе ложного, ведет к крайнему противоречию. Коммунизм есть отрицание всей личной половины человеческой природы, то есть именно того, что делает человека единичным существом. Но так как природу уничтожить невозможно, то насильственно подавленная личность неизбежно проявится иным путем: она выразится в стремлении каждого пользоваться как можно более общественным достоянием, внося в него как можно менее с своей стороны. Чем недобросовестнее человек, тем легче это сделать. Тут внакладе будут не худшие, а лучшие элементы. Коммунизм, по меткому выражению Прудона, есть эксплуатация сильного слабым, и не в материальном только смысле, а также и в нравственном: это эксплуатация добросовестного недобросовестным. Только высшее религиозное одушевление, доводящее человека до полного самоотречения, может противодействовать этому злу. Поэтому коммунистические общества встречаются лишь между людьми, отрекающимися от всяких мирских помыслов во имя целей загробных. Но непременное условие для существования таких обществ состоит в том, чтобы они были добровольные. К государственным учреждениям такое устройство неприложимо. Как скоро вводится юридическое начало, так коммунизм обращается в рабство.

Олег Макаренко

 

Werewolves without shoulder straps

Вы, дорогой читатель, привыкли к понятию "оборотень в погонах". Объяснять, что это явление такое, нужды, надеюсь, нет. И вы прекрасно знаете, что это понятие распространяется у нас в стране не только на людей в форме полиции и других силовиков, но и практически на всю административно-чиновничью рать, давно сросшуюся с силовыми и судебно-правовыми структурами.

Давайте не будем в этот раз уделять пристальное внимание тем безобразиям, которые эти оборотни творят, пользуясь своим служебным положением, давайте немного подумаем о том, как таковое положение дел в России стало не просто привычным, а вполне естественным. Вряд ли где-то ещё, кроме постсоветского пространства, вы сможете найти такое количество "вервольфов". Ну, разве что в самых отсталых и полудиких по своей сути державах.

Многие из которых, кстати, при этом имеют уровень жизни выше, чем у нас!

Вообще, есть такое хорошее правило: если хочешь решить свои проблемы - то смотри на себя! Или на своё непосредственное окружение, которое ты способен контролировать. Тогда появляется хороший шанс всё наладить. К чему это я?

К ожидаемым комментариям от записных мудрецов, которые, как с цепи сорвавшись, с пеною у рта начнут доказывать, что "на украине с этим ещё хуже" - или в какой другой турецкой Папуасии. Не надо смотреть, что на украине или в Сомали творится - смотрите, что творится вокруг вас.

И не стоит сильно ударяться в рассуждения, какой Путин вор и сколько Шувалов тратит на своих собачек, сколько Шойгу отпилил от бюджета. Мы всей страной уже лет 30, если не больше, только этим и занимаемся: пересудами о том, какие они все сволочи и как они нас обижают. Как едят они нас и кровь нашу пьют по ночам, а в последние годы и дневного света бояться перестали. Толку-то от этого занятия? Многие взяли моду - уж вообще со смеху помереть, если не от огорчения - жаловаться этим вурдалакам на них же самих. Даже - стоя на коленях жаловаться. Это такой сейчас модный тренд, ребята. Просто трендец.

Сколько в стране оборотней? Если под ними понимать всё, что является "властью" и к ней относится, то получится не так уж и мало: не менее 15-20 млн. человек трудоспособного населения. В число которых входят и служители РПЦ, и неутомимые работники проправительственных "общественников", козачков и СМИ. В среднем - каждый пятый, если не четвёртый, россиянец с учётом дряхлых старцев и пускающих пузыри младенцев. А если брать именно трудоспособных - вообще картина маслом. Не многовато ли? Какой-то фестиваль волколаков в отдельно взятой стране.

 

Ладно-ладно, я сгущаю краски. Но я всё-таки недалёк от истины. Их слишком много. Чересчур много, и они создали популяцию, в которой в первую очередь выживают им подобные особи. А те, кто к ним не относится - нет, эти не корм. Эти обречены на вымирание или бегство из системы, эмиграцию. Сами наверное, слышали, как они вопят: "Не нравится - до свидания! Валите в свою Америку!"

В этой стране, если ты не оборотень, упырь или ещё какая подобная нечисть, с тебя ни мяса, ни крови не поимеешь. Невкусные и непитательные для них обычные люди. И питаются оборотни преимущественно друг другом. Это, конечно, приводит к вымиранию страны, но разве это важно, если после нас - хоть потоп?

Такой вот экобаланс.

Если бы их было меньше определённого процента среди людей... Если бы они были в меньшинстве... Если бы они не обладали властью...

Но их много, они при власти. И здесь власть всегда принадлежит им, по крайней мере, в данный период истории. Если кто и проходит во власть - так это оборотень.

Откуда они вообще берутся? Вы не задумывались над этим: кем они были до того, как оказались во власти? Их же не в специальных инкубаторах выращивают, верно?

Они учились с вами в одной школе, в одном классе. Служили в такой же части, учились в том же институте. Ходили на ту же самую работу, что и вы. И сильно они от вас отличались, пока им не "повезло", пока не настал их час? Вы об этом не думали - о том, что они, в принципе, такие же, как вы, как большинство окружающих?

Количество народа, так или иначе задействованного в российской вертикали власти, давно перемахнуло все мыслимые пределы. Это ещё ничего, само по себе, ужас состоит в том, что в эту вертикаль далеко не всякий пригоден! А лишь тот, кто может без малейшего душевного напряжения превратиться из "своего парня" в чудовище, питающееся своими вчерашними сослуживцами. И всеми остальными, кто окажется в зоне его досягаемости или зависимости от него на его государственном (или окологосударственном) посту.

Вы, уважаемый, возмущаетесь теми омонами, которые колотят дубинаторами жаждущих справедливости и законности россиян. А кто эти омоны-то? Довольно молодые люди, ещё недавно жившие рядом с вами - ваши соседи, которые были до поры "как все". А потом пошли в рыцари дубинки. И начали ненавидеть тех, среди кого росли до такого превращения.

 

Ими движет ненависть к соседям? Нет. Ими движет голод, финансово-материальный. Зарплата повыше, пенсия пораньше, квартира от государства, льготы... То же самое, что у депутатов, управленцев и других "вертикальщиков" - те же самые, простенькие человеческие желания.

Все они были до поры такими же Золушками, как и вы. Пока не появилась на пороге какая-то их крёстная и не пробила полночь на часах - их, личная полночь. И с ними произошло чудесное превращение: из человека в того, кто питается человечиной.

Они - те, к кому не пришла крёстная, у кого ещё не случилась полночь, и кто даже не ожидает этого, не думает об этом, но на самом деле внутренне готов к превращению, живут среди вас. А вы живёте среди них. Что вы знаете о своих родственниках, о своих соседях, о своих детях - что они ответят крёстной, как себя поведут, когда их часы начнут бить двенадцать раз?

 

А что вы знаете о себе, если ваша полночь ещё не случилась? Что я знаю о себе, пока не пройду через искушение сытой жизни, пока мне не показали, как моя тыква может стать золотой каретой, как крысы из подвала превратятся в лакеев, как все кинутся исполнять мои желания и сами, сами начнут кормить меня своим мясом от пуза?

Надеюсь, вы понимаете, о чём я.

Оборотни в погонах рождаются ежедневно из оборотней без погон: из российской низовой среды. Неважно, по какой именно причине мы разуверились в том, что питаться можно чем-то иным, чем собственные соседи - но это произошло. Иначе этой страной вервольфы бы не правили...

Степанов © При размещении на других ресурсах ссылка обязательна.