...Разбитое копыто Боксера заживало медленно. Все взялись за восстановление мельницы сразу же на другой день после празднования победы. Боксер отказался терять даже день и решил, что это дело чести — не дать никому заметить, как он страдает от боли. Вечером он по секрету признался Кловер, что копыто серьезно беспокоит его. Кловер приложила к копыту припарку из разжеванных ею трав, и они с Бенджамином предупредили Боксера, что он не должен перенапрягаться. «Твои легкие не вечны», — сказала она ему. Но Боксер отказался ее слушать. У него осталась, сказал он, только одна цель — увидеть мельницу завершенной до того как он уйдет на отдых.

В самом начале, когда только складывались законы скотского хутора, пенсионный возраст был определен для лошадей и свиней в двенадцать лет, для коров в четырнадцать, для собак в девять, для овец в семь, для кур и гусей в пять лет. Размер пенсии должен был быть определен попозже. И хотя пока никто из животных не претендовал на нее, разговоры шли все чаще и чаще. Поскольку небольшой загончик рядом с садом теперь был распахан под ячмень, ходили слухи, что будет отгорожен кусок большого пастбища с целью отвести его под выгон для престарелых тружеников. Говорилось, что для лошадей пенсия составит пять фунтов зерна в день, а зимой — пятнадцать фунтов сена плюс еще и морковка или, возможно, в праздничные дни — яблоки. Боксеру должно было исполниться двенадцать лет в будущем году, в конце лета.

Между тем, жить было трудно. Зима оказалась такой же жестокой, как и в прошлом году, а пищи было все меньше. Нормы выдачи снова были сокращены для всех, кроме собак и свиней. Уравниловка, объяснил Визгун, противоречит принципам анимализма. Во всяком случае, ему не доставило трудов объяснить всем, что на самом деле пищи хватает, что бы ни казалось животным. Со временем, конечно, должна была возникнуть необходимость в корректировке порций (Визгун всегда говорил о «корректировке», а не о «сокращении"), но по сравнению со временем Джонса, снабжаются они в избытке. Зачитывая сводки своим высоким захлебывающимся голосом, Визгун подробно доказывал, что теперь у них больше зерна, больше соломы, больше свеклы, чем во времена Джонса, что они меньше работают, что улучшилось качество питьевой воды, что они живут дольше, что резко упала детская смертность и что теперь в стойлах у них больше соломы и они не так страдают от оводов. Животные верили каждому слову. Откровенно говоря, и Джонс и все, что было с ним связано, уже изгладилось из их памяти. Они знали, что ведут трудную жизнь, что часто страдают от голода и холода и что все время, свободное от сна, они проводят на работе. Но, без сомнения, раньше было еще хуже. Они безоговорочно верили в это. Кроме того, в старые времена они были рабами, а сейчас они свободны, и в этом суть дела, на что не забывал указывать Визгун.

Прибавилось много ртов, которые надо было кормить. Осенью почти одновременно опоросились четыре свиноматки, принеся тридцать одного поросенка. Молодое поколение сплошь было пегое, и поскольку на ферме был только один боров, Наполеон, имелись все основания предполагать его отцовство. Было объявлено, что позже, когда появятся кирпич и строевой лес, в саду начнется строительство школы. А пока поросята получали задания на кухне непосредственно от Наполеона. Они занимались в саду, избегая игр с остальной молодежью. Со временем стало правилом, что, когда на дорожке встречались свиньи и кто-то еще, другое животное должно было уступать свинье дорогу; и кроме того, все свиньи, независимо от возраста, получили привилегию по воскресеньям украшать хвостики зелеными ленточками.

Год выдался очень удачный, но денег на ферме по-прежнему не хватало. Были закуплены кирпичи, гравий и известь для строительства школы, но надо было снова экономить на оборудование для мельницы. Затем надо было приобретать керосин и свечи для освещения дома, сахар для личного стола Наполеона (он не давал его остальным свиньям под предлогом, что они потолстеют) и все остальное, как, например, инструменты, гвозди, бечевки, уголь, провода, кровельное железо и собачьи бисквиты. Были проданы на сторону несколько стогов сена и часть урожая картофеля, а контракт на поставку яиц возрос до шестисот в неделю, так что куры напрасно надеялись, что вокруг них будут копошиться цыплята. После декабрьского сокращения рациона последовало новое сокращение в феврале, а для экономии керосина было ликвидировано освещение. Но, похоже, свиньи не страдали от этих лишений и, несмотря ни на что, прибавляли в весе. Как-то в февральский полдень из маленького домика за кухней, где стоял забытый Джонсом перегонный аппарат, по двору разнесся незнакомый теплый и сытный запах. Кто-то сказал, что это запах жареного ячменя. Животные жадно вдыхали его, предполагая, что, может быть, ячмень жарят для их похлебки. Но горячей похлебки никто так и не увидел, а в следующее воскресенье было объявлено, что впредь ячмень предназначается только и исключительно для свиней. Ячменем уже было засеяно поле за садом. А затем разнеслась новость, что теперь каждая свинья будет ежедневно получать пинту пива, а лично Наполеон — полгаллона, каковая порция, как обычно , будет подаваться ему в супнице из сервиза «Кроун Дерби».

Но эти отдельные трудности в значительной мере компенсировались сознанием того, что теперь они ни перед кем не склоняют шеи, как это было раньше. Они имели право петь, говорить, выходить на демонстрации. Наполеон распорядился, чтобы раз в неделю устраивались так называемые стихийные демонстрации с целью восславить достижения и победы скотского хутора. В назначенное время животные должны были оставлять работу и, собравшись во дворе, маршировать повзводно — сначала свиньи, затем лошади, а дальше коровы, овцы и домашняя птица. Собаки сопровождали демонстрацию с флангов, а впереди маршировал черный петух Наполеона. Боксер и Кловер, как обычно, несли зеленое знамя, украшенное рогом и копытом и увенчанное призывом «Да здравствует товарищ Наполеон!» Затем читались поэмы, сочиненные в честь Наполеона, Визгун произносил речь, как обычно, упоминая о былых лишениях. Гремел салют из револьвера. С наибольшей охотой спешили на стихийные демонстрации овцы, и если кто-нибудь жаловался (порой кое-кто из животных позволял себе такие вольности, если поблизости не было свиней и собак), что они только теряют время и мерзнут на холоде, овцы сразу же заглушали его громогласным блеянием «Четыре ноги — хорошо, две ноги — плохо!» Но большинству животных нравились эти праздненства. Они считали, что такие шествия напоминают им, что, как бы там ни было, над ними нет господ и что они трудятся для собственного блага. И поэтому, когда звучали песни, шла демонстрация, Визгун зачитывал список достижений, грохотал салют, развевались флаги и кричал петух, они забывали о пустых желудках.

В апреле скотский хутор объявил себя республикой, и посему возникла необходимость в избрании президента. На этот пост претендовал только один кандидат, Наполеон, который был избран единогласно. В эти же дни стало известно, что обнаружены новые документы, раскрывающие детали связей Сноуболла с Джонсом. Выяснилось, что Сноуболл не только, как ранее думали, готовил поражение в битве у коровника, маскируя это, якобы, стратегией, но открыто сражался на стороне Джонса. На самом деле это именно он вел в бой силы людей, участвуя в сражении с кличем «Да здравствует человечество!» А рану на спине Сноуболла, которую кое-кто еще смутно помнил, нанесли зубы Наполеона.

В середине лета на ферме после нескольких лет отсутствия неожиданно появился Мозус, ручной ворон. Он совершенно не изменился, по-прежнему отлынивал от работы и рассказывал те же сказки о леденцовой горе. Взгромоздившись на шест, он хлопал черными крыльями и часами рассказывал истории каждому, кто был согласен его слушать. «Там, наверху, товарищи, — торжественно говорил он, указывая в небо своим огромным клювом, — там наверху, по ту сторону темных туч, что нависли над вами, — там высится Леденцовая гора, тот счастливый край, где все мы, бедные животные, будем вечно отдыхать от трудов наших!» Он утверждал даже, что, поднявшись в небо, побывал там лично и видел бесконечные поля клевера и заросли кустов, на которых росли пряники и колотый сахар. Многие верили ему. Жизнь наша, считали они, проходит в изнурительном труде и постоянном голоде; так, наверно, гдето существует более справедливый и лучший мир. Единственное, что с трудом поддавалось объяснению, было отношение свиней к Мозусу. Все они безоговорочно утверждали, что россказни о леденцовой горе — ложь и обман, но тем не менее, разрешали Мозусу пребывать на ферме и даже с правом выпивать в день четверть пинты пива.

После того, как копыто зажило, Боксер еще с большим пылом взялся за работу. Правда, в тот год все работали как рабы, из последних сил. Кроме обычной работы на ферме и восстановления мельницы, в марте началось строительство школы. Порой изнурительная работа и скудный рацион становились непереносимыми, но Боксер никогда не падал духом. Ни его слова, ни действия не позволяли считать, что силы его на исходе. Несколько изменился лишь его внешний вид: шерсть не сияла так, как раньше, а огромные мускулы стали чуть дряблыми. Кое-кто говорил, что, как только появится первая травка, Боксер воспрянет, но весна пришла, а Боксер оставался в прежнем состоянии. Порой, когда на склоне, ведущем к каменоломне, он напрягал все мускулы, пытаясь противостоять весу огромного камня, казалось, что его держит на ногах только огромная сила воли. И в эти минуты губы его складывались, чтобы произнести слова: «Я буду работать еще больше», но у него уже не было сил произнести их. Не раз Бенджамин и Кловер предупреждали его, что он должен подумать о своем здоровье, но Боксер не обращал внимания на эти слова. Настало и его двенадцатилетие. Но он решил не уходить на отдых, пока не соберет достаточно материала для восстановления мельницы.

Но как-то летним вечером по ферме разнесся слух, что с Боксером что-то случилось. Вроде бы он свалился, когда в одиночестве тащил камень к мельнице. К сожалению, слух оказался справедлив. Через несколько минут прилетели два голубя с новостью: «Боксер упал! Он лежит на боку и не может подняться!»

Чуть ли не половина животных бросилась к холмику, на котором стояла мельница. Здесь, вытянув шею и не в силах даже поднять головы, между оглобель лежал Боксер. Глаза его остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта текла тонкая струйка крови. Кловер стала рядом с ним на колени.

— Боксер! — Закричала она. — Что с тобой?

— Легкие, — сказал Боксер слабым голосом. — Но это пустяки. Думаю, вы сможете закончить мельницу и без меня. Я натащил здоровую кучу камней. Мне не хватило одного месяца. Говоря по правде, я уже ждал отдыха. И, возможно, поскольку Бенджамин уже в годах, ему позволят уйти на отдых вместе со мной.

— Нам нужна помощь, — сказала Кловер. — Бегите ктонибудь к Визгуну и скажите ему, что случилось.

Все опрометью бросились на ферму сообщить новость Визгуну. Остались только Кловер и Бенджамин, который молча лег рядом с Боксером, чтобы отгонять оводов своим длинным хвостом. Через пятнадцать минут появился полный сочувствия Визгун и принес свои соболезнования. Он сказал, что товарищ Наполеон с глубоким сожалением принял известие о несчастье, постигшем одного из лучших тружеников фермы и уже отдал распоряжение поместить Боксера в лучшую лечебницу уиллингдона. Это несколько смутило животных. Кроме Молли и Сноуболла никто из них не покидал фермы, и они не хотели думать, что их больной товарищ окажется в руках людей. Но Визгун легко объяснил им, что ветеринар в Уиллингдоне поставит Боксера на ноги быстрее и успешнее, чем это удастся сделать на ферме. Примерно через полчаса, когда Боксер чуть оправился, он с трудом встал на ноги и дополз до своего стойла, в котором Кловер и Бенджамин уже приготовили для него свежую подстилку.

Последующие два дня Боксер оставался на месте. Свиньи прислали большую бутыль с лекарством розового цвета, которую они нашли в ванной комнате, и Кловер давала его Боксеру дважды в день после еды. Вечерами, лежа в своем стойле, она беседовала с Боксером, пока Бенджамин отгонял оводов. Боксер старался убедить ее, что не надо принимать близко к сердцу все случившееся. Он как следует отдохнет, и впереди его ждут еще три года, которые он проведет в покое и довольстве на краю большого пастбища. В первый раз у него с избытком будет времени для учебы и развития своих способностей. Он решил, сказал Боксер, провести остаток жизни, изучая остальные двадцать две буквы алфавита.

Но все же Бенджамин и Кловер проводили с Боксером время лишь после работы, и когда в середине дня за ним прибыл фургон, все были на полях, под присмотром свиней пропалывая свеклу. Животные были очень удивлены, увидев, как со стороны фермы галопом мчится Бенджамин, крича не своим голосом. В первый раз они увидели Бенджамина взволнованным, не говоря уже о том, что его никто не видел в такой спешке. «Скорее, скорее! — Кричал он. — Все сюда! Они забирают Боксера!» Не ожидая распоряжений от свиней, все бросили работу и помчались к ферме. Действительно, во дворе стоял крытый фургон, запряженный двумя лошадьми. На стенке фургона было что-то написано, а на облучке сидел жуликоватый человечек в низко нахлобученной шляпе. Стойло Боксера было пусто.

Животные обступили фургон. «До свидания, Боксер! — Хором кричали они. — До свиданья!»

— Дураки! Дураки! — Заорал Бенджамин, расталкивая их и в отчаянии роя землю своими копытцами. — Идиоты! Разве вы не видите, что написано на фургоне?

Животные прислушались, а затем наступило молчание. Мюриель начала складывать буквы в слова. Но Бенджамин оттолкнул ее и среди мертвого молчания прочел: «Альфред Симмонс. Скотобойня и мыловарня. Торговля шкурами, костями и мясом. Корм для собак». Не понимаете, что это значит? Они продали Боксера на живодерню!

Крик ужаса вырвался у всех животных. В эту минуту мужчина на облучке хлестнул лошадей, и фургон медленно двинулся по двору. Рыдая, животные сопровождали его. Кловер приложила все силы и настигла его. «Боксер! — Закричала она. — Боксер! Боксер! Боксер!» И в эту минуту, словно слыша что-то в окружающем шуме, из заднего окошечка фургона показалась физиономия Боксера с белой полосой поперек морды.

— Боксер! — Закричала Кловер страшным голосом. — Боксер! Прыгай! Скорее! Они везут тебя на смерть!

Все животные подняли крик: «Прыгай, Боксер, прыгай!» Но фургон уже набрал скорость и оторвался от них. Осталось неясным, понял ли Боксер, что ему хотела сказать Кловер. Но он исчез из заднего окошечка, и внутри фургона раздался грохот копыт. Боксер пытался вырваться на свободу. Были мгновения, когда казалось — еще несколько ударов, и под копытами Боксера фургон разлетится в щепки. Но увы! — Силы уже покинули его, и звук копыт с каждым мгновением становился все слабее, пока окончательно не смолк. В отчаянии животные попытались обратиться к двум лошадям, тащившим фургон. «Товарищи! Товарищи! — Кричали они. — Вы же везете на смерть своего брата!» Но тупые создания, слишком равнодушные, чтобы понять происходящее, лишь прижали уши и ускорили шаг. Боксер больше не появлялся в окошечке. Слишком поздно спохватились животные, что можно было помчаться вперед и запереть ворота. Фургон уже миновал их и быстро исчез за поворотом дороги. Никто больше не видел Боксера.

Через три дня было объявлено, что он умер в госпитале уиллингдона, несмотря на все усилия, которые прилагались для спасения его жизни. Визгун явился рассказать всем об этом. Он был, по его словам, рядом с Боксером в его последние часы. 

— Это было самое волнующее зрелище, которое я когда либо видел, — сказал Визгун, вздымая хвостик и вытирая слезы. — Я был у его ложа до последней минуты. И в конце, когда у него уже не было сил говорить, он прошептал мне на ухо, что единственное, о чем он печалится, уходя от нас, — это неоконченная мельница. «Вперед, товарищи! — Прошептал он. — Вперед во имя восстания. Да здравствует скотский хутор! Да здравствует товарищ Наполеон! Наполеон всегда прав». Таковы были его последние слова, товарищи.

После этого сообщения настроение Визгуна резко изменилось. Он замолчал и подозрительно огляделся, прежде чем снова начать речь.

До него дошли, сказал он, те глупые и злобные слухи, которые распространялись во время отъезда Боксера. Кое-кто обратил внимание, что на фургоне, отвозившем Боксера, было написано «Скотобойня» и с неоправданной поспешностью сделал вывод, что Боксера отправляют к живодеру. Просто невероятно, сказал Визгун, что среди нас могут быть такие легковерные паникеры. Неужели, — вскричал он, вертя хвостиком и суетясь из стороны в сторону, — неужели они разбираются в делах лучше их обожаемого вождя, товарища Наполеона? А на самом деле объяснение значительно проще. В свое время фургон действительно принадлежал скотобойне, а потом его купила ветеринарная больница, которая еще не успела закрасить старую надпись. Вот откуда и возникло недоразумение.

Слушая это, животные испытали огромное облегчение. А когда Визгун приступил к подробному описанию того, как на своем ложе отходил Боксер, об огромной заботе, которой он был окружен, о дорогих лекарствах, за которые Наполеон, не задумываясь, выкладывал деньги, у них исчезли последние сомнения, и печаль из-за того, что они расстались со своим товарищем, уступила место мыслям, что он умер счастливым.

Наполеон сам лично явился на встречу в следующее воскресенье и произнес краткую речь в честь Боксера. К сожалению, сказал он, невозможно захоронить на ферме останки нашего товарища, но он уже приказал сплести большой лавровый венок и возложить его на могилу Боксера. Через несколько дней свиньи предполагают устроить банкет в честь Боксера. Наполеон закончил свое выступление напоминанием о двух фразах Боксера: «Я буду работать еще больше» и «Товарищ Наполеон всегда прав». Эти слова, сказал он, каждый должен воспринять до глубины души, как свои собственные.

В день, назначенный для банкета, из уиллингдона приехал фургон лавочника и доставил на ферму большой деревянный ящик. Ночью с фермы раздавались звуки нестройного пения, которые перешли в нечто, напоминаюшее жестокую драку и около одиннадцати завершились звоном разбитого стекла. До полудня следующего дня никто не показывался во дворе фермы, и ходили упорные слухи, что свиньи откуда-то раздобыли деньги, на которые было куплено виски.

 

Д. Оруэлл

Мы уже рассказывали об одном из самых опасных вулканов Пэктусан, расположившегося на границе Северной Кореи и Китая. Более тысячи лет назад последствия его извержения были катастрофическими. По своей мощности он уступает лишь супервулканам, извергающимся раз в 100 тысяч лет и способным вызвать изменение климата на всей планете: яркий пример  - вулкан Кракатау, извержение которого было одним из самых смертоносных и разрушительных за всю историю.

 

У «морских котиков» ВМС США существует специальное упражнение: человеку связывают руки за спиной, связывают лодыжки и бросают его в бассейн глубиной 3 метра. 

 

Его задача – выжить в течение пяти минут. 

Как это часто бывает на тренировках «морских котиков», подавляющее большинство новобранцев терпят неудачу. Многие сразу впадают в панику и начинают кричать, чтобы их вытащили. Некоторые пытаются плыть, но уходят под воду, и их приходится вылавливать и откачивать. За годы тренировок неоднократно бывали даже смертельные случаи. 

Но некоторым людям удаётся справиться с задачей, и помогает им в этом знание двух довольно противоречивых правил. 

Первое правило парадоксально: чем больше вы пытаетесь удержать свою голову над водой, тем больше вероятность того, что вы утонете. 

Со связанными руками и ногами удержать себя на поверхности воды в течение пяти минут невозможно. Больше того, ваши беспорядочные дёрганья лишь только помогут вам утонуть ещё быстрее. Фокус заключается в том, чтобы позволить себе опуститься на дно бассейна. Затем следует с силой оттолкнуться ногами от дна и, когда вас выкинет на поверхность, по-быстрому вдохнуть и снова начать весь процесс. 

(В 8 лет, еще не зная о существовании "морских котиков" ВМС США, я таким образом спася на море в Затоке, когда оказался на глубине и упустил надувной мяч за который ранее держался.) Опускался на дно и отталкивался ногами вверх и в сторону берега. Таким скачками и допрыгал до отмели) 

Как ни странно, этот приём не требует ни сверхчеловеческих сил, ни особой выносливости. Вам даже не обязательно уметь плавать, скорее, наоборот, от вас требуется, чтобы вы даже не пытались этого делать. Не следует сопротивляться законам физики, следует их использовать, чтобы спасти свою жизнь. 

Второй урок немного более очевиден, но также парадоксален: чем больше вы паникуете, тем больше кислорода вам требуется, и тем выше вероятность, что вы потеряете сознание и утонете.

Упражнение обращает ваш инстинкт выживания против вас же самих: чем интенсивнее ваше желание дышать, тем меньше у вас будет возможности для этого. И чем интенсивнее ваша воля к жизни, тем больше шансов, что вы умрёте. 

Таким образом, это упражнение не на физическую силу, и не на силу воли. Оно направлено на умение владеть собой в критической ситуации. Сможет ли человек подавить свои инстинктивные импульсы? Сможет ли он расслабиться перед лицом потенциальной смерти? Сможет ли он рискнуть своей жизнью ради выполнения какой-либо высшей задачи? 

Умение владеть собой намного важнее, чем умение плавать. Оно важнее, чем физическая сила, выносливость или амбиции. Оно важнее, чем ум, образование и то, как хорошо человек выглядит в роскошном итальянском костюме. 

Это умение – способность не поддаваться инстинктам, когда больше всего хочется именно этого – это один из важнейших навыков, которые любой человек может развить в себе сам. И не только для службы во флоте. Просто для жизни. 

Большинство людей полагают, что прилагаемые усилия и вознаграждение находятся в прямой зависимости. Мы считаем, что если работаем в два раза больше, то результат будет в два раза лучше. И если мы вдвое больше уделяем внимание своим любимым, то и нас будут любить в два раза сильнее. А если мы будем кричать в два раза громче, то наши слова станут в два раза более убедительными. 

То есть предполагается, что большая часть того, что происходит в нашей жизни, описывается линейным графиком, и что на «единицу» усилия приходится «единица» вознаграждения. 

Но позвольте мне сообщить вам (мне, который надеялся, что если выпить в два раза больше, чем обычно, Red Bull, то и с этой статьёй будет покончено в два раза быстрее) – так почти никогда не бывает. Большая часть того, что творится в мире, происходит не по линейным законам. Линейная зависимость соблюдается только в самых примитивных, однообразных и скучных вещах – при вождении автомобиля, при заполнении документов, при уборке ванной комнаты и т.п. Во всех этих случаях, если вы делаете что-то в течение двух часов, то получаете в два раза больше, чем если бы вы это делали в течение часа. Но это связано с тем, что здесь не нужно думать или изобретать. 

Чаще всего линейная зависимость не соблюдается именно потому, что однообразные механические действия составляют меньшую часть нашей жизни. Большая же часть нашей деятельности сложна, и она требует умственных и эмоциональных усилий. 

Таким образом, большинство видов деятельности происходит по кривой убывающей доходности. 

Закон убывающей доходности гласит, что с какого-то момента увеличение вложений не приносит эквивалентной отдачи. Классический пример – деньги. Разница между заработком в 20000 и 40000 долларов огромна, она полностью меняет жизнь. Разница же между заработком в 120000 и 140000 долларов означает лишь то, что в вашем автомобиле будут более приятные обогреватели для сидений. Разница между заработком в размере 127020000 и 127040000 долларов США вообще находится в пределах статистической погрешности. 

Концепция уменьшения отдачи применима к большинству всех событий, которые являются сложными или новыми. Чем чаще вы принимаете душ, чем больше съедаете за обедом куриных крылышек, чем дольше вы придерживаетесь ритуала ежегодных поездок к матери – тем менее значимым является каждое следующее из этих событий (да простит меня моя мама). 

Другой пример: исследования производительности труда показывают, что мы работаем по-настоящему эффективно только в первые четыре-пять часов своего рабочего дня. После этого следует резкое снижение производительности – до такой степени, что разница между работой в течение 12 часов и в течение 16 часов практически не видна (если не считать лишение сна). 

Это же правило действует и в отношении дружбы. Единственный друг всегда жизненно важен. Иметь двух друзей всегда лучше, чем иметь одного. Но если к 9 друзьям прибавится 10-й, то это мало что изменит в вашей жизни. А 21 друг вместо 20 приносит лишь проблемы с запоминанием имён. 

Концепция уменьшения отдачи работает применительно к сексу, еде, сну, употреблению алкоголя, тренировкам в тренажёрном зале, чтению книг, отпускам, найму сотрудников, потреблению кофеина, откладыванию денег, планированию деловых встреч, учёбе, видеоиграм и мастурбации – примеры безграничны. Чем больше вы что-то делаете, тем меньшее вознаграждение вы получаете за каждое последующее действие. По закону уменьшения отдачи работает почти всё. 

Но существует и ещё одна кривая, которую вы, наверное, никогда не видели и о которой не слышали раньше – это обратная (инвертированная) кривая доходности. 

Обратная кривая доходности демонстрирует те случаи, когда усилие и вознаграждение имеют отрицательную корреляцию, то есть чем больше усилий вы прикладываете к чему-либо, тем меньшего вы достигаете. 

И именно этот закон действует в примере с «морскими котиками». Чем больше усилий вы прилагаете, чтобы удержаться на поверхности, тем больше вероятность того, что вы потерпите неудачу. Точно так же, чем сильнее ваше желание дышать, тем более вероятно, что вы захлебнётесь. 

Возможно, сейчас вы подумали – ну, и зачем нам всё это знать? Мы же не собираемся нырять в бассейн со связанными ногами и руками! Какое нам дело до инверсных кривых? 

Действительно, в жизни мало вещей, которые работают по закону инверсной кривой. Но те немногие, которые есть, бывают чрезвычайно важны. Я даже решусь утверждать, что все наиболее важные переживания и события в жизни работают по закону инверсной кривой. 

Усилия и вознаграждение находятся в прямой зависимости при выполнении примитивных задач. Усилия и вознаграждение работают по закону уменьшения отдачи, когда действие является сложным и многомерным. 

Но когда речь идёт о нашей психике, т.е. о том, что происходит исключительно в нашем собственном сознании, связь между усилием и вознаграждением является обратной. 

Погоня за удачей уводит вас от неё ещё дальше. Поиски эмоционального спокойствия лишь ещё больше взволновывают. Желание большей свободы часто нас заставляет ещё сильнее почувствовать свою несвободу. Потребность быть любимым мешает нам любить самих себя. 

Олдос Хаксли однажды записал: «Чем чаще мы заставляем себя что-то сделать против собственной воли, тем реже мы добиваемся успеха. Знание и результаты приходят только к тем, кто изучил парадоксальное искусство делать не делая, сочетать релаксацию с деятельностью ». 

Фундаментальные составляющие нашей психики парадоксальны. Это связано с тем, что когда мы сознательно пытаемся вызвать у себя определённый настрой, мозг автоматически начинает этому сопротивляться. 

Это «Закон от обратного»: ожидание положительного результата само по себе является негативным фактором; готовность к отрицательному результату – это положительный фактор. 

Это распространяется на большинство (если не на все) аспектов нашего психического здоровья и отношений: 

Контроль. Чем больше мы стремимся управлять своими собственными чувствами и порывами, тем больше переживаем по поводу своей несдержанности. Наши эмоции непроизвольны и зачастую неуправляемы, желание взять под контроль ещё больше усиливает их. И наоборот, чем спокойнее мы относимся к собственным чувствам и импульсам, тем больше у нас возможностей направить их в нужное русло. 

Свобода. По иронии судьбы, постоянное стремление к большей свободе расставляет перед нами всё больше барьеров. Готовность принять свободу в определённых границах позволяет нам самостоятельно определять эти границы. 

Счастье. Стремление быть счастливым делает нас менее счастливыми. Счастливыми нас делает примирение с неудачами. 

Безопасность. Желание почувствовать себя в безопасности порождает в нас неуверенность. Примирение с неопределённостью позволяет нам чувствовать себя в безопасности. 

Любовь. Чем больше мы пытаемся заставить других полюбить нас, тем меньше они будут к этому склонны. И, что ещё более важно, тем меньше мы будем любить сами себя. 

Уважение. Чем больше мы требуем уважения к себе, тем меньше нас будут уважать. Чем больше мы сами уважаем других, тем больше уважения будет к нам. 

Доверие. Чем больше мы уговариваем людей доверять нам, тем реже они это делают. Чем больше мы доверяем другим, тем больше получаем обратного доверия. 

Уверенность. Чем больше мы стараемся почувствовать уверенность в себе, тем больше мы волнуемся и беспокоимся. Готовность признать свои недостатки позволяет нам комфортнее себя чувствовать в собственной шкуре. 

Самосовершенствование. Чем больше мы стремимся к совершенству, тем острее мы чувствуем, что этого недостаточно. В то же время готовность принять себя такими, как есть, позволяет нам расти и развиваться, потому что в этом случае мы слишком заняты, чтобы обращать внимание на второстепенные вещи. 

Значительность: чем более значительной и глубокой мы считаем собственную жизнь, тем более поверхностной она является. Чем больше значения мы придаём жизни других людей, тем более важными мы для них станем. 

Все эти внутренние, психологические переживания работают по закону инверсной кривой, потому что все они порождаются в одной и той же точке: в нашем сознании. Когда вы желаете счастья, ваш мозг одновременно является и источником этого желания, и тем объектом, который должен его почувствовать. 

Когда дело доходит до этих высоких, абстрактных, экзистенциальных рассуждений, наш мозг становится похожим на собаку, гоняющуюся за собственным хвостом. Собаке эта погоня кажется вполне логичной – в конце концов, если при помощи погони она получает всё остальное, что необходимо для её собачьей жизни, то почему в этот раз должно быть иначе? 

Однако собака никогда не сможет поймать свой собственный хвост. Чем быстрее она догоняет, тем быстрее её хвост убегает. Собаке не хватает широты взгляда, она не видит, что она и хвост – единое целое. 

Наша задача состоит в том, чтобы отучить свой мозг гоняться за собственным хвостом. Отказаться от погони за смыслом, свободой и счастьем, потому что их можно почувствовать только тогда, когда вы перестанете гнаться за ними. Научиться достигать своей цели путём отказа от преследования этой цели. Показать самим себе, что единственный способ достичь поверхности – позволить себе опуститься. 

Как это сделать? Отказаться. Сдаться. Капитулировать. Не из-за слабости, а из-за понимания того, что мир шире, чем наше сознание. Признать свою хрупкость и ограниченность. Свою конечность в бесконечном потоке времени. Этот отказ от попыток контроля говорит не о слабости, а о силе, потому что вы решаете отказаться от тех вещей, которые вне вашей власти. Смиритесь с тем, что не всегда и не все вас будут любить, что в жизни бывают неудачи, и что не всегда вы найдёте подсказку, что следует делать дальше. 

Откажитесь от борьбы с собственными страхами и неуверенностью, и когда вы подумаете, что скоро утонете, вы достигнете дна и сможете от него оттолкнуться, в этом и будет спасение. 

Mark Manson

Источник

Большинство людей ещё живут в мире прошлого, в мире, где есть свобода для творчества. Где можно обмануть, можно выдать себя за другого человека, можно пустить пыль в глаза. Но мы сами не заметили, как оказались в страшной антиутопии.

 

Стадный инстинкт и человеческие стереотипы неотделимы друг от друга. Стереотипы ограничивают мышление, делают его стандартным, узконаправленным, что и нужно для комфортного существования в стаде.

 

Стадный инстинкт

Было бы неточным утверждать, что человеческое стадо настроено против индивидуальности как таковой. Человек с сильным стадным инстинктом вообще не способен воспринимать индивидуальность даже как абстрактное понятие. Для него нет личностей, а есть особи, характеризуемые только полом, принадлежностью к определенному стаду и рангом в стадной иерархии.

Это хорошо иллюстрируют так называемые "секс-символы" — высокоранговые особи, чьи изображения людская масс-культура тиражирует в качестве образца для подражания. Вы вряд ли найдете информацию — что собой представляет как личность очередная поп-певица или актриса, чьи фотографии заполонили страницы журналов: каковы ее взгляды на жизнь и мировоззрение, чем она интересуется, какие она читает книги (если вообще читает) — стаду это неинтересно.

Стадо интересует другое: какой у нее размер груди, талии и бедер, а также с какими секс-символами мужского пола она крутит романы — т.е. каков ее ранг как самки в стадной иерархии. Такое же происхождение имеют и конкурсы красоты, и вообще все, что построено на оценке человеческой личности только по одному параметру: этим параметром всегда оказывается стадный ранг или какое-то из его вторичных проявлений.

По той же причине стадный человек не испытывает любви как влечения к личности партнера/-ши, а только проявляет инстинктивную реакцию на самца/самку с высоким рангом. Причем для него нет существенной разницы между различными партнерами одинакового ранга (возраст тоже сказывается не непосредственно, а через влияние на стадный ранг).

Стадо — это коллектив особей, имеющих сходные черты во внешности и инстинктивно следующих одинаковым стандартам поведения. Тот, кто следует другим стандартам поведения: по-другому одевается, слушает другую музыку — воспринимается стадным человеком как представитель другого стада. А в природе другое стадо — это всегда конкуренты за пищу и территорию, а при удобном случае — и за самок.

"Войны" между металлистами и рэперами, между болельщиками разных футбольных команд, между группировками гопников из разных районов имеют чисто стадноинстинктивную природу. "С кем ты?" — вот вопрос, который задают каждому встречному их участники. То, что ты можешь быть сам по себе, не принадлежать ни к одному из противостоящих стад, в голове у типичного стадного человека не укладывается. Другой — значит: из другого стада.

Стадный человек оценивает силу групп людей исключительно по их численности. Поэтому, когда небольшая группа талантливых личностей (которая видится ему "слишком слабым стадом") приобретает непропорциональное ее численности влияние в обществе — стадному человек сразу видятся какие-то тайные козни и заговоры, связи этой группы с более многочисленными и враждебными по отношению к его стаду общностями людей — отсюда идут все легенды о еврейском и масонском заговоре.

Это усугубляется еще и тем, что нестадные личности обычно не выглядят высокоранговыми; т.е. с точки зрения стада они занимают не соответствующее их рангу место в обществе, что немыслимо без помощи каких-то могущественных сил извне.

Низкоранговые люди, недовольные своим положением в человеческом стаде, обычно стремятся выстроить новое стадо по своему образцу, т.е. собрать вокруг себя группу еще более низкоранговых людей, во всем подчиняющихся авторитету основателя и придерживающихся таких же взглядов и вкусов, как он.

Это мы видим на примере большинства лидеров тоталитарных движений: Христос, Мухаммед, Гитлер — все это низкоранговые люди, посвятившие свою жизнь завоеванию высокого ранга, используя толпу еще более низкоранговых человеческих особей. Очень характерно для таких движений навязывание вкусов лидера всем членам движения: так, вино в исламе запрещено потому, что у Мухаммеда из-за него однажды случились неприятности; нацисты объявили славян недочеловеками потому, что их ненавидил лично Гитлер (поначалу другие идеологи нацизма считали славян расой, родственной германцам).

Всякое стремление навязать свои стандарты поведения, вкусы, традиции другим суть проявление стадного инстинкта, равно как и стремление следовать принятым среди окружающих стандартам поведения. Стандарты поведения стада определяют высокоранговые особи, а низкоранговые им подчиняются, подсознательно опасаясь быть изгнанными из стада. Поэтому попытки навязать свои вкусы и взгляды на жизнь окружающим есть форма борьбы за высокий стадный ранг.

В споре и полемике стадный человек всегда видит в оппоненте существо более низкого ранга. "Как я здорово его опустил!" — думает он, высказав очередную порцию ругательств в адрес оппонента, а когда тот отвечает тем же, искренне недоумевает: "И это ничтожество еще пытается на меня наезжать!" Естественно, со стороны его оппонента ситуация видится прямо противоположным образом.

 

Стадный человек не представляет себе, что могут быть индивидуальные предпочтения и личные причины придерживаться определенных взглядов. Для него любые вкусы и точки зрения делятся на "правильные" (которых придерживается он и которые, по его мнению, разделяет большинство стада, все "нормальные люди") и "неправильные".

Спор он рассматривает как возможность проявить свой высокий ранг, повысить свою самооценку. (Особенно это заметно, когда сразу несколько низкоранговых спорщиков в характерном нудно-раздраженном тоне, не слушая друг друга, долго и бесуспешно пытаются найти суперубойный аргумент, который наконец-то "заткнет" оппонентов.)

В целом можно сделать вывод, что стадный человек одержим двумя подсознательными страхами: быть изгнанным из стада и оказаться в стаде последним.

 

 

Не хотел ничего писать по случаю 9 мая. Если честно, я просто потерялся в этом ежегодном «празднике глубокого патриотизма». Дискуссия, которая развернулась в соцсетях, если честно, напрягла своей безысходностью и так каждый год. Одни блин патриоты, и так каждый год, как День сурка, только страна почему-то в Жо…, вся разворована и распродана, но патриотизм растёт как на дрожжах. Память подвигу и тихую скорбь по погибшим заменили маскарадами с ряженными от мала до велика. 

Гуляя днем со своей собакой во дворе, я услышал диалог ребят, которые шли из соседней школы в курсантской форме, и один из них зло сказал другому - «А с кем этот пойдёт? У него дед не воевал…». Видимо, речь шла об однокласснике, у которого по каким-то причинам нет героического деда или двух, с портретами которых он мог бы пройти с другими в Бессмертном полку. 

Буквально за пару часов до этого, я слышал, как проходила торжественная линейка, звучали патриотическая музыка и песни тех лет. Чуть позже мимо моих окон прошли строем школьники младших классов дружно напевая с учителем – «Идёт солдат молоденький, по незнакомой улице..» 

А что делать тем, у кого нет героического деда или нет его портрета в военной форме? А те, кто ковал победу в тылу на заводах и в полях? Не знаю, но такие россияне получаются, как люди второго сорта? 

Около 40 лет назад, в преддверии майских праздников, вместе с ветеранами Николай Николаевичем и Николай Егорычем, я с ребятами по двору сажали клёны, которые и сейчас растут под нашими окнами. Помню, как мы им помогали, а они говорили  — «Вот вы вырастите и деревья вырастут». 

 

Что будет происходить, когда столкнутся в своих интересах мир старого понимания жизни, как она есть, и мир нового восприятия? Мир, основанный на необходимости власти людей над людьми и власти денег над властвующими, и мир, в котором важна не власть любого рода, а интерес к жизни? Этот чудный, новый мир, в котором люди могут жить вечно, в котором не существует материальных проблем и необходимости постоянного труда, мир, в котором всем всего хватает, а войны, болезни и преступность попросту непредставимы для его жителей?

Этот чудный, новый мир, для рождения которого на планете Земля уже всё есть, кроме одного, невесомого и такого отвлечённого, для человека старого типа, понятия  сознания. Не просто сознания, а сознания нового, основанного на изучении самого себя, мира, чуждого вражде и зависти, жадности и страху. И в то же время - сознания не наивного, как у ребёнка, а мощного и зрелого...

Такие люди и такое сознание на планете уже есть, но их всё ещё мало для того, чтобы само по себе явление стало всеобщим. Но, в то же время, их уже достаточно, чтобы старый мир ощущал угрозу самому своему существованию, своим устоям, чтобы включался у "неандертальцев" и "бабуинов" примитивный, пещерный страх перед той волной прогресса, которая сегодня поднимает цивилизацию на новую ступень эволюции.

Никто не хочет исчезать в волнах истории, никто не хочет сдавать свои позиции и завоёванные в конкурентной борьбе между собой высоты. Им дорого даже то, что сегодня уже несовершенно и даже вредно для них же самих, что опасно не только для сильных мира сего, но и для всего мира... Поэтому они будут держаться за старый мир и его принципы до последнего.

А может быть, это столкновение уже началось, но нам не говорят об этом, и мы можем лишь наблюдать его проявления в незначительных, казалось бы, событиях? Временами очень на то похоже...

"Кольцо вокруг Солнца" было издано в 1952 г., задумано на пару лет раньше. Но уже тогда, в конце 40-х (70 лет назад!) Саймак и многие другие писатели-фантасты не просто предвидели, а всерьёз рассуждали и моделировали ситуации цивилизационного квантового скачка, вплотную к которому мы подошли сегодня. А ведь в то время не было даже понятия "электроника" в привычном нам сегодня смысле!

Разговор Виккерса и Кроффорда в этой главе очень показателен. Не столько в техническом плане, как в плане понимания людей старого типа сознания и сознания нового. Возможно, вы сможете увидеть и то, что автор пытался сказать между строк... 

Глава 24

...Открыв дверь номера, Виккерс увидел, что волчок исчез. Он оставил его на стуле сверкающим от свежей краски, а теперь волчка не было. Он заглянул под кровать– волчка не было и там. Его не было ни в шкафу, ни в прихожей.

Он вернулся в комнату и уселся на край кровати.

После всех поисков и трудов волчок исчез. Кто мог его взять? Кому оказался нужен старый побитый волчок?

А зачем он понадобился ему самому?

Не смешно ли сидеть вот так на краю кровати в номере какого-то отеля и задавать себе все эти вопросы?

Ему вспомнилось, как в детстве волчок открыл ему путь в сказочную страну, и вот теперь он дал себя увлечь тем же мыслям. Сейчас при резком свете электрической лампочки все это казалось совершеннейшим безумием.

Позади открылась дверь. Он обернулся. В дверях стоял Крофорд.

Он показался Виккерсу еще массивнее, чем прежде. Крофорд застыл в дверном проеме, целиком заполнив его собой. Подрагивающие веки делали его фигуру особенно неподвижной.

– Добрый вечер, мистер Виккерс. Разрешите?

– Пожалуйста, – ответил Виккерс. – Я ждал вашего звонка. Никогда бы не подумал, что вы способны явиться собственной персоной.

Это было ложью, потому что он не ожидал и звонка.

Крофорд тяжелым шагом пересек комнату.

– Этот стул, похоже, выдержит меня? Вы не против, если я сяду?

– Это не мой стул, – сказал Виккерс. – Можете ломать его.

Стул не сломался. Он заскрипел и затрещал, но выдержал.

Крофорд расслабился и облегченно вздохнул.

– Я чувствую себя намного лучше, когда подо мной крепкий стул.

– Вы подключили подслушивающую аппаратуру к телефону Энн? – спросил Виккерс.

– Конечно. Иначе как бы я отыскал вас? Я знал, что рано или поздно вы ей позвоните.

– Я видел пролетевший самолет, – заметил Виккерс. – Знай, что вы там, я бы подъехал вас встретить. Нам надо уладить кое-какое дельце.

– Не сомневаюсь, – ответил Крофорд.

– Зачем вам понадобилось, чтобы меня линчевали?

– Мне вовсе этого не надо, – возразил Крофорд. – Наоборот, вы мне слишком нужны.

– Зачем же я вам нужен?

– Я решил, что вам это лучше знать.

– Но я ничего не знаю, – признался Виккерс. – Скажите, Крофорд, что происходит? Вы не сказали мне правды, когда я приходил к вам.

– Я сказал вам правду, но не сказал всего.

– Почему?

– Я не знал тогда, кто вы.

– А теперь знаете?

– Да, знаю, – ответил Крофорд. – Вы– один из них.

– Один из них?

– Один из тех, кто производит эти товары.

– Почему вы так думаете?

– На основании данных, полученных анализаторами. Так их называют психологи. Это специальные приборы. Не утверждаю, что разбираюсь в них.

– И анализаторы сообщили вам нечто особое обо мне?

– Да, – ответил Крофорд. – Именно так.

– Если я один из них, то почему вы пришли ко мне? – спросил Виккерс. – Ведь тогда вы ведете борьбу против меня.

– Не говорите «если», – сказал Крофорд. – Вы действительно один из них, но не считайте меня своим врагом.

– Почему? – возразил Виккерс. – Ведь если я, как вы говорите, один из них, то вы– враг.

– Вы не поняли меня, – произнес Крофорд. – Позвольте привести сравнение. Вернемся к временам, когда кроманьонец вторгся в места обитания неандертальца…

– К черту сравнения! – прервал его Виккерс. – Скажите, что у вас на уме?

– Мне не нравится настоящее положение дел, – сказал Крофорд. – Вернее, тот оборот, который они принимают.

– Вы забыли, что я практически ничего не знаю.

– Поэтому-то я и хотел начать со сравнения. Вы– кроманьонец. У вас есть и лук, и стрелы, и копье. А я– неандерталец. У меня только дубинка. У вас нож из обточенного камня, а у меня лишь зазубренный кусок кремния, найденный на берегу реки. На вас одежды из звериных шкур, а на мне лишь моя собственная шерсть.

– Хотел бы я знать…– начал Виккерс.

– Я и сам в этом не уверен, – перебил Крофорд, – я не силен в этих вещах. Может, я слишком много дал кроманьонцу и недооценил неандертальца. Но речь идет о другом.

– Я понимаю, о чем вы говорите, – сказал Виккерс. – Но куда это нас ведет?

– Неандерталец вступил в бой, – продолжал Крофорд, – что с ним произошло?

– Он исчез.

– Может, их уничтожили не копья и стрелы. Может, они попросту не выдержали борьбы за существование с более развитой расой. Может, у них отобрали их охотничьи угодья. Может, они уползли и вымерли с голоду. Может, они вымерли от стыда, когда поняли, что отстали и что оказались существами, чья жизнь схожа с жизнью зверей.

– Сомневаюсь, – сухо сказал Виккерс, – чтобы у неандертальца развился столь сильный комплекс неполноценности.

– Мои слова не относятся к неандертальцам. Они касаются нас.

– Вы стремитесь доказать, что пропасть так глубока?

– Именно так, – ответил Крофорд. – Вряд ли вы представляете, как мы вас ненавидим и какой силой располагаем, но вполне способны оценить наше отчаяние. Вы спросите, кто же эти отчаявшиеся люди? Могу сказать. Это те, кто добился успеха– промышленники, банкиры, бизнесмены, – иначе говоря, профессионалы, достигшие безопасного существования, определенного положения в обществе, люди, представляющие вершину нашей культуры. Они быстро утратят свое положение, если к власти придут такие, как вы. Они превратятся в неандертальцев, изгнанных кроманьонцами. Они будут походить на гомеровских греков, заброшенных в наш технологически сложный век. Физически они, может, и выживут. Но останутся туземцами. Будет разрушена их шкала ценностей, созданная с таким трудом, а это единственное, чем они живут.

Виккерс покачал головой.

– Давайте бросим эту игру, Крофорд. Попробуем поговорить начистоту. Кажется, вы уверены, что я знаю больше, чем есть на самом деле. По-видимому, я должен был сделать вид, что так оно и есть– немного схитрить и заставить вас поверить в то, что я знаю все, о чем следует знать. Мы бы слегка пофехтовали. Вы бы открыли ваши карты. Но у меня не лежит сердце к такой игре.

– Мне известно, что вы пока еще мало знаете. Поэтому-то я и хотел встретиться с вами как можно скорее. Мне кажется, вы еще не стали полным мутантом, вы– куколка в теле обыкновенного человека. Кое-что в вас пока от обычного человека. Но вы все ближе и ближе подходите к полной мутации– сегодня вы больше мутант, чем вчера, а завтра вы станете им больше, чем сегодня. Но сегодня, в этой комнате, мы с вами можем разговаривать как человек с человеком.

– Мы всегда сможем так разговаривать.

– Нет, не всегда, – возразил Крофорд. – Если бы вы стали полным мутантом, я бы почувствовал в вас перемену. А в неравном положении какие переговоры? Я сомневался бы в справедливости своей логики. А вы смотрели бы на меня со снисхождением.

– Как раз перед вашим приходом, – сказал Виккерс, – я убеждал себя, что все это– игра воображения…

– Нет, это не игра воображения, Виккерс. У вас был волчок, помните?

– Волчка уже нет.

– Он есть.

– Он у вас?

– Нет, – ответил Крофорд. – Я не брал его. Я не знаю, где он, но он должен быть где-то в этой комнате. Я пришел раньше вас и сломал замок. Совершенно случайно, он был очень слабым.

– Неплохо, – обронил Виккерс, – весьма «милая» выходка.

– Согласен. Но когда дверь открылась, я позволил себе еще кое-что. Войдя в комнату и увидев волчок, я был весьма удивлен, я…

– Продолжайте, – сказал Виккерс.

– Дело в том, Виккерс, что, когда я был ребенком, у меня был очень похожий волчок. Это было очень давно. Я не видел волчков уже много лет, я взял его и запустил. Просто так. Хотя причина все же была. Мне захотелось вспомнить забытые мгновения детства. А волчок…

Он остановился и посмотрел на Виккерса, словно пытаясь разглядеть улыбку на его лице. Когда он заговорил снова, его голос звучал увереннее.

– Волчок исчез.

Виккерс промолчал.

– Что это было? – спросил Крофорд. – Что это был за волчок?

– Не знаю. Вы видели, как он исчез?

– Нет. Мне послышался шум в коридоре. Я выглянул. Когда я обернулся, его уже не было.

– Он не должен был исчезнуть, – сказал Виккерс. – Во всяком случае, пока вы не смотрели на него.

– Этот волчок имеет какой-то смысл? – настаивал Крофорд. – Вы покрасили его. Краска была еще сырой, а баночки стояли на столе. Вы не случайно делали все это. Виккерс, что это за волчок?

– Он служит для путешествия в сказочную страну, – ответил Виккерс.

– Вы говорите загадками.

Виккерс покачал головой.

– Я посетил ее однажды, когда был ребенком.

– Десять дней назад я бы сказал, что мы оба сошли с ума, вы– говоря это, а я– слушая вас. Сейчас я так уже не скажу.

– И все же мы, наверное, сошли с ума и превратились в пару идиотов.

– Мы не идиоты и не сумасшедшие, – сказал Крофорд. – Мы– два человека, которые с каждым часом становятся все более и более отличными друг от друга, но пока мы еще люди, и это– основа нашего взаимопонимания.

– Почему вы явились сюда, Крофорд? Не уверяйте, что только для беседы со мной. Вас терзает страх. Вы подслушиваете телефонные разговоры, пытаясь узнать, куда я скрылся. Вы вламываетесь в мою комнату и запускаете волчок. У вас были какие-то соображения, когда вы запускали волчок. Какие?

– Я пришел вас предупредить, – сказал Крофорд. – Хочу вам сказать, что люди, которых я представляю, находятся на грани отчаяния и ни перед чем не остановятся. Они никому не позволят занять их место.

– Даже если у них не останется выбора?

– У них есть выбор. Они будут сражаться теми средствами, которыми располагают.

– Неандертальцы с дубинками.

– Мы– Homo saрiens. Дубинка– против ваших стрел. Именно об этом я хотел поговорить. Почему бы нам с вами не попытаться отыскать решение? Должна найтись какая-то платформа для переговоров.

– Несколько дней назад, – сказал Виккерс, – мы беседовали в вашем кабинете. Описывая положение дел, вы сказали, что ничего не понимаете. Слушая вас, можно было подумать, что вы совершенно не представляете себе, как идут дела. Почему вы лгали мне?

Крофорд продолжал неподвижно сидеть, ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Мы исследовали вас с помощью аппаратуры, с помощью анализаторов. Мы хотели узнать, как много вам известно.

– И как много мне известно?

– Ничего не известно, – ответил Крофорд. – Мы выяснили, что вы – развивающийся мутант.

– Почему вы выбрали именно меня? – спросил Виккерс. – Кроме тех странностей, которые вы перечислили, ничто об этом не говорит. Я не знаю ни одного мутанта. Я не могу говорить от их имени. Если вы хотите договориться, найдите настоящего мутанта.

– Мы выбрали именно вас, – сказал Крофорд, – по очень простой причине. Вы единственный мутант, который оказался у нас в руках. Есть, правда, еще один, но тот знает меньше вашего.

– Но должны быть и другие мутанты.

– Конечно. Однако мы не можем их поймать.

– Вы говорите, как траппер, Крофорд.

– А я и есть траппер. Других можно схватить лишь в том случае, если они сами к вам явятся. Обычно они всегда отсутствуют.

– Отсутствуют?

– Они исчезают, – сердито разъяснил Крофорд. – Мы следим за ними и ждем. Мы пишем им и ждем. Их никогда нет. Они входят в дверь, но их нет в комнате. Мы часами ждем встречи с ними, а они оказываются совсем не там, куда вошли, а иногда даже в нескольких милях от того места.

– Но меня-то вы можете найти. Я не исчезаю.

– Пока…

– Может, я отсталый мутант?

– Нет, просто не совсем развившийся.

– Значит, вы с самого начала остановили на мне свой выбор? – спросил Виккерс. – Вы подозревали меня, хотя я сам еще ничего не знал?

Крофорд хихикнул.

– Виной всему ваши книги. В них было что-то особенное. Наш отдел психологии отметил это. Мы и других обнаружили тем же способом. Двух художников, одного архитектора, одного скульптора, одного или двух писателей. Не спрашивайте меня, как наши психологи это делают. Может, у них особый нюх. Не удивляйтесь, Виккерс. Когда вы представляете мировую промышленность, в вашем распоряжении такие фонды и резервы рабочей силы, такие мощные средства исследования, что вам по плечу решение любой задачи. Вы и не подозреваете, какую работу мы проделали, какие области затронули. Но этого оказалось мало. Мы терпели провал за провалом.

– Теперь вы хотите вступить в переговоры?

– Я хочу. Но не другие. Они не желают никаких переговоров. Они готовы драться за созданный ими мир.

«Да, так оно и есть», – подумал Виккерс.

Гортон Фландерс, сидя в качалке и рисуя огоньком сигареты замысловатые фигуры, говорил именно об этом и о мировой войне, которой что-то или кто-то не раз помешал разразиться.

– Их мир, – заметил Виккерс, – не столь уж хорош. Он построен на крови и нищете, в его фундаменте слишком много костей. Во всей его истории почти не найдется лет, свободных от насилия, организованного официального насилия в каком-нибудь уголке земного шара.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал Крофорд, – вы думаете, что пора приступить к реорганизации.

– Примерно так.

– Ну, что ж, – согласился Крофорд. – Наметим основные линии этой реорганизации.

– Как я могу это сделать? У меня нет ни знаний, ни полномочий. Я сам не в состоянии вступить в контакт, а со мной никакие мутанты, если они существуют на самом деле, тоже никогда не пытались вступать в контакт.

– Однако приборы подтверждают существование мутантов, и вы– один из них.

– Почему вы так убеждены в этом? – спросил Виккерс.

– Вы не верите мне, – сказал Крофорд. – Вы считаете меня предателем. И думаете, будто заранее уверенный в поражении, я примчался к вам, размахивая белым флагом, чтобы доказать новому порядку, что я мирный человек, и заключить сепаратный мир, не заботясь о других. Быть может, тогда мутанты сохранят меня, хотя бы в качестве забавной игрушки.

– Если хотите знать правду, что бы вы не предприняли, все вы обречены.

– Ну, не совсем, – возразил Крофорд. – Мы можем бороться и в состоянии причинить немало осложнений.

– Чем? Вспомните, Крофорд, у вас есть только дубинки.

– У нас есть отчаяние.

– Дубинки и отчаяние? Так ли это много?

– У нас есть секретное оружие.

– Но ведь оно есть не только у вас.

Крофорд кивнул.

– Да, оно не так уж всемогуще. Поэтому я и нахожусь здесь.

– Я вступлю с вами в контакт, – сказал Виккерс. – Обещаю. Это самое большое, что я могу сделать. Тогда и, если я сочту, что вы правы, я вступлю с вами в контакт.

Крофорд с трудом поднялся со стула.

– Сделайте это как можно скорее, – сказал он. – Время не терпит. Я не могу долго сдерживать их.

– Вы боитесь, – сказал Виккерс. – Страх сидит в вас, как и в день нашей первой встречи.

– Действительно, я живу в постоянном страхе. Тем более что с каждым днем дела обстоят все хуже.

– Два напуганных человека, – сказал Виккерс. – Два десятилетних мальчугана, бегущих во тьме.

– И вы тоже?

– Конечно. Разве вы не видите. Я весь дрожу.

– Нет, не вижу. В какой-то мере, Виккерс, вы самый хладнокровный человек из всех, кого я встречал.

– Да, вот, – вспомнил Виккерс. – Вы говорили еще об одном мутанте, которого могли схватить.

– Говорил.

– Конечно, вы мне не скажете, кто он?

– Не скажу, – подтвердил Крофорд.

– Я так и думал.

Ковер словно заколыхался, и в комнате вдруг снова появился волчок. С тихим гудением он медленно вращался вокруг оси, так что было видно, как неровно он разрисован. Волчок вернулся.

Они стояли и смотрели, пока он окончательно не замер на полу.

– Он был там, – сказал Крофорд.

– И вернулся, – добавил Виккерс.

Крофорд закрыл за собой дверь, и Виккерс остался в холодной, залитой резким светом комнате с неподвижным волчком на полу, прислушиваясь к удаляющимся шагам Крофорда.

Полный текст произведения: Либра.ру

 

 

Попытки оживить мертвого осла – "крымский консенсус" выдачей российских паспортов непризнанным республикам Донбасса, с максимальным пиаром этого события в СМИ, выдающегося ими как величайшее достижение режима, но не вызывающего у народа отклика, представляет собой жалкое зрелище. Так и подмывает констатировать – "поздно пить боржоми господа, когда почки отказали".