Абсурд и героический трагизм человеческого существования состоят в том, что все фундаментальные устремления, которыми нас щедро наделило мироздание, поставляются в комплекте с непреодолимыми препятствиями для их реализации. Человек рождается на свет с палками в колёсах, впаянными туда самой матушкой природой, – он есть с самого первого своего вздоха неснимаемое противоречие как внутри самого себя, так и с окружающим миром, поэтому едет вперёд всегда с большим трудом и скрипом. Мы хотим утолить голод желания, но желание бесконечно; жаждем счастья – и созданы машинами страдания; тянемся к смыслу – наши пальцы хватают руками воздух. Нам нужна истина – её нет; стремимся к свободе – наталкиваемся на осознание всесторонней зависимости. Мы пытаемся вырваться из собственного одиночества и обрести понимание – тщетно. Наконец, мы хотим стать лучше – и обнаруживаем, сколь тяжело даётся всякий шаг вперёд, если даётся вообще.
Помимо колоссальных внутренних препятствий на пути к счастью и самореализации, вся громада вмещающей нас социокультурной среды восстаёт против высших интересов личности. Происходит это вовсе не из-за чьей-то недоброй воли или злодейского заговора, а в силу того простого факта, что она сама и все составляющие её части представляют собой системы власти, реализующие свои собственные интересы и построенные, к тому же, на наборе древних заблуждений. Экономическая подсистема хочет использовать нас как потребителей и производителей, ей нет и не может быть дела до индивида. Счастливая и творчески независимая личность для экономики губительна – такие люди мало покупают и не готовы столько работать на Большого Брата. Политическая подсистема, в свою очередь, видит в нас инструменты борьбы за власть, а в сфере культуры и идеологии (лишь внешне отличающихся от политики) кипит постоянная борьба за контроль над мировоззрением, за то, кто первый инсталлирует в нас тот или другой алгоритм и удалит программное обеспечение конкурентов. Очевидно, что подлинные интересы индивида не только не являются целями как общества, так и составляющих его отдельных людей, но обыкновенно прямо противоречат им.
На пересечении внешних и внутренних препятствий возникают три иллюзии, три кажимости, поддержание которых сдерживает наше движение вперёд. Деконструкция каждой из них есть ключевой шаг на пути их возможного преодоления.
Онтологическая кажимость
Внешние силы по своей неотъемлемой природе стремятся подчинить человека и помешать ему сбыться, не позволить ему быть, поскольку это несовместимо с ролью орудия, необходимого для воплощения их интересов. Для этого на то место, где могла бы зародиться личность, водворяется набор паразитарных идей и инструкций – формируется то, что можно назвать приоритетом внешней детерминации. Поведение человека определяется загруженными в него и некритически усвоенными ценностями, представлениями и образцами поведения. Он проводит жизнь, реализуя программы подсаженных в него паразитов и служа их интересам, а не своим собственным, становится телом-донором, управляемым ими, даже не замечая того. Человек, зараженный идеологическими вирусами, существует не по-настоящему, а лишь условно, он есть бессильный продукт традиции, религии, общественного мнения и условностей, государства, рынка, диктатора – любых внешних влияний. Он является оптическим обманом, голограммой, то есть трёхмерной проекцией чуждого начала. Лишь кажется, будто он есть – в действительности, он суть тавтология.
Важно понимать, что описываемые здесь манипуляции ни в коем случае не ограничиваются действиями больших игроков политической, экономической и культурной арены. Основная их часть впитывается нами чуть ли не с рождения; таковы все базовые аксиомы нашей цивилизации – вера в «Я», свободу, смысл, истину, счастье как естественное состояние индивида; таковы же и ключевые ценности – жизнь, социальный успех и статус, одобрение и уважение, потребление напоказ, материальное благосостояние, семья. Наконец, даже в общении с отдельным человеком мы постоянно можем заметить попытки заронить в нас определенные идеи, вызывать определенные чувства и поступки – это всё те же старания инсталлировать в нас выгодные кому-то программы, сколь бы ни были они малы и невинны порой.
Человек искренне считает своими собственными начиняющие его существо представления, привычки и алгоритмы, поскольку интернализировал их. Пребывая во сне, он не сознает, что спит, и собственное рабство ему неведомо. Современный мир отличается от цивилизаций прошлого тем, что в своём хитроумии он прилагает всё больше усилий, дабы скрыть от людей факт их зависимости и подчиненности, предельно снижая тем самым вероятность бунта. Не случайно президенты и власть имущие Нового времени, в отличие от царей и сатрапов традиционного мира, так сладко целуют детей и собак на камеры и нанимают целые штаты политтехнологов, чтобы продемонстрировать близость к народу. По той же причине главные эксплуататоры и боссы международных корпораций дружелюбно хлопают подчинённых по плечу и перешучиваются с ними, а клиент – всегда прав.
Единственный способ для человека быть, а не казаться, состоит в перемещении точки преимущественной детерминации внутрь и самостоятельном определении путей своей жизни, основанном на трезвом познании условий собственного счастья и роста. Для этого он должен быть способен к деконструкции и творческому переосмыслению идеологических конструктов, наполняющих равно его внутренний и внешний мир.
Социальная кажимость
«К чему бы свелось твоё счастье, солнце, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!» – говорил Ницше устами Заратустры. И кому как не нам, людям, понять великое небесное светило, ведь обычный человек, являясь создаваемой средой голографической иллюзией, сам непрерывно творит миражи и пытается напустить пыли в глаза ближним своим. Это не удивительно, ведь стремление к одобрению принадлежит к числу базовых инстинктов, оно оправданно и эволюционно, и прагматически. Наш образ, отраженный от благожелательных чужих глаз, возвращается назад возвеличенным, дарит приятное ощущение прироста силы и будто бы неопровержимо доказывает, что мы успешны и на верном пути. Социальное одобрение есть простейший и одновременно мощнейший вектор реализации воли к власти, сильнейший наркотик, дарящий эйфорию. Все социальные маневры, сознает то индивид или нет, представляют собой разные способы повлиять на имеющийся у других образ нас самих, иными словами, суть формы позерства и рисовки. Одни осуществляются со вкусом, другие нелепо и неуклюже, одни работают на массовую аудиторию, а другие на избранную или вовсе на одного человека. Как бы то ни было, все они в той или иной мере подчинены задаче произвести положительное впечатление.
Подобно любому наркотику, тяга к одобрению в случае злоупотребления – а оное повсеместно, хоть и горячо отрицается – приводит к губительным последствиям. Жаждущий сверкать в чужих глазах, алчущий славы, уважения и любви приспосабливает своё существование под текущий рыночный спрос. Он интернализирует рыночную динамику спроса и предложения и меняет своё существо, ценности, взгляды и образ жизни в соответствии с тем, что, как ему кажется, гарантирует успех в публичном пространстве. Вновь происходит смещение центра детерминации вовне и жизнь оказывается подчинена переменчивому чужому мнению, прыгающему курсу валют, моды, вкусов, взглядов – силам, чуждым и обычно враждебным нашим высшим интересам.
Комедия, которую приходится каждодневно ломать перед собой и другими, дабы уговорить мозг впрыснуть очередную сладкую наркотическую дозу, не только закрывает пути к реализации потенциала личности, но и покрывает человека и все его взаимодействия лживой, дешевой пластиковой оболочкой, препятствующей подлинному контакту с другими, трезвому видению себя и мира. Главное выражение поисков социального одобрения – это потребление напоказ, каковой акт воспринимается человеком личным достижением, доказательством социального, материального и даже интеллектуального успеха. Демонстративному потреблению подвергается всё: своё и чужое тело, географические локации, образ жизни, взгляды, книги, образование, друзья и знакомые, события, переживания, эмоции – ну и, конечно, самое очевидное, вещи, в особенности предметы роскоши, в зависимости от того, что индивиду кажется таковой. При этом человек, бравирующий своим здоровым образом жизни, веганской диетой, прогрессивными взглядами, культурностью и начитанностью действует исходя из того же инстинкта, что и люди в золотых цепях на хаммерах. Засилье людей, не просто стремящихся казаться кем-то, но делающих это безвкусно, есть главная тема, проходящая красной нитью через «Над пропастью во ржи» Сэлинджера, книгу о столкновении молодого и ясного сознания с миром фальши, «липы», социальной кажимости:
«Наконец этот пижон ее узнал, подошел к нам и поздоровался. Вы бы видели, как она здоровалась! Как будто двадцать лет не виделись. Можно было подумать, что их детьми купали в одной ванночке. Такие друзья, что тошно смотреть. Самое смешное, что они, наверно, только один раз и встретились на какой-нибудь идиотской вечеринке. Наконец, когда они перестали пускать пузыри от радости, Салли нас познакомила. Звали его Джордж, не помню, как дальше, он учился в Эндовере. Да-да, аристократ! Вы бы на него посмотрели, когда Салли спросила его, нравится ли ему пьеса. Такие, как он, все делают напоказ, они даже место себе расчищают, прежде чем ответить на вопрос. Он сделал шаг назад — и наступил прямо на ногу даме, стоявшей сзади. Наверно, отдавил ей всю ногу! Он изрек, что пьеса сама по себе не шедевр, но, конечно, Ланты — «сущие ангелы». Ангелы, черт его дери! Ангелы! Подохнуть можно.
Потом он и Салли стали вспоминать всяких знакомых. Такого ломанья я еще в жизни не видел. Наперебой называли какой-нибудь город и тут же вспоминали, кто там живет из общих знакомых. Меня уже тошнило от них, когда кончился антракт. А в следующем антракте они опять завели эту волынку. Опять вспоминали какие-то места и каких-то людей. Хуже всего, что у этого пижона был такой притворный, аристократический голос, такой, знаете, утомленный снобистский голосишко. Как у девчонки. И не постеснялся, мерзавец, отбивать у меня девушку. Я даже думал, что он сядет с нами в такси, он после спектакля квартала два шел с нами вместе, но он должен был встретиться с другими пижонами, в коктейльной. Я себе представил, как они сидят в каком-нибудь баре в своих пижонских клетчатых жилетках и критикуют спектакли, и книги, и женщин, а голоса у них такие усталые, снобистские. Сдохнуть можно от этих типов. Мне и на Салли тошно было смотреть, когда мы сели в такси: зачем она десять часов слушала этого подонка из Эндовера?»
Человек с приоритетом внешней детерминации утрачивает возможность быть собой, становится голографической проекцией рыночных сил, интернализированных представлений о том, что необходимо, дабы пользоваться успехом и одобрением. Не нужно, впрочем, пробовать отказаться от потребности в социальном одобрении. Всё, чего мы достигнем на этом пути, – самообмана касательно того, что нам это удалось. Секрет, как и практически во всём в жизни, состоит в выборе форм и дозировок, а также понимании того, чье одобрение действительно что-то значит. Хитрость, которой пользовались самые радикальные и независимые представители человеческого мира, – находить удовлетворение во взгляде воображаемого «Другого», чей образ часто таил за собой уже умерших, ещё не родившихся или так и не встреченных «понимающих людей». Высший суд «понимающего Другого» является по своей природе объективацией наших собственных идеалов, мы обманываем наше бессознательное, удовлетворяя потребность в социальном одобрении, в действительности же получая лишь своё собственное.
Именно перед взглядом такой невидимой публики, воплощавшей их собственную высшую самость, творили все великие. Их внутренняя прозорливость и творческая независимость не позволяла им ориентироваться на мнение окружения, законы рынка. Вопреки непониманию и непризнанию их работы, они не отступались от себя, не приспосабливали её под существующий спрос и черпали утешение в сконструированном одобрении «понимающего Другого». Совсем не обязательно и, быть может, даже не желательно следовать их путём, не следует рассчитывать отказаться от тяги производить впечатление на других людей, неотчуждаемой потребности казаться чем-то, чем мы не являемся. Это невозможно. Что реализуемо, однако, так это трезво видеть её и не идти у неё на поводу в ущерб своим высшим интересам, что повсеместно и происходит.
Психологическая кажимость
Человеческий мир был бы прям, честен и светел, если бы ложь и миражи царили лишь вовне, но их главное обиталище всегда в нас самих. Инстинктивно привыкшие водить за нос других, мы достигли непревзойденного мастерства в искусстве самообмана, дабы укрыться под его завесой от горьких истин, от недостатков и проблем, с которыми придётся принуждать себя бороться, как только они подлинно выйдут на свет. Не имея мужества трезво взглянуть на самое себя, на подлинные источники наших желаний, реакций и решений, мы стыдливо отворачиваем глаза и прячем правду за оболочкой приукрашивающих нас историй и нарративов, обеспечивающих шаткий психологический комфорт.
Так, «зло», сколь бы условно ни было это понятие, всегда несёт на своих флагах символы высшего добра и справедливости. Самые кровопролитные войны, массовые убийства и преследования в человеческой истории преподносились и виделись их исполнителями борьбой за правое дело, праведным гневом и шагом на пути к светлому будущему. Садизм и мазохизм, лень, слабость, трусость и порочность – все они находят себе надежные риторические оправдания, все списываются на неблагоприятные внешние обстоятельства, фазу луны или трудное детство, на фиктивную заботу о чьем-то благе или одну из сотен других причин. Интеллектуальное позерство и жажда одобрения наряжаются любовью к истине, знанию и культуре. Стремление почувствовать собственную значимость и погреться в лучах общественного признания облачаются в рясы сострадания и благотворительности. Дикая и неутолимая тяга к власти и садистскому контролю, толкающая многих людей в политику и правоохранительные органы, – в заботу об общественном благе. И если бы это были только выставленные наружу фальшивые фасады, но нет, почти всегда носители подобных фикций свято убеждены в их истинности сами и заинтересованы в поддержании оправдывающих их иллюзии. Стоило бы искусственным декорациям вдруг рухнуть, им бы пришлось осмысливать своё существование заново, претерпевать агонию неопределенности и трансформации, менять его привычный и приятный ход, для которого больше нет защитных рационализаций.
Бесчисленны и разнообразны формы самообмана, а власть его повсеместна, и хотя он спасает человека от себя, от первоначальной боли внутренней свободы и шока трезвости, достигается это большой ценой. Прежде всего, ложь, которую мы рассказываем себе, точно так же, как и ложь, воспринимаемая нами извне, является формой внешней детерминации. Нашим поведением начинают управлять чуждые нам и нашим высшим интересам химерические конструкции, препятствующие нашему росту и подлинному счастью и открывающие нас для все новых манипуляций. Конечно, заколдованный самим же собой или сторонними силами индивид может вполне сносно проживать свою жизнь, а в отдельных случаях даже с большим удовольствием. Счастье это, однако, зависящее от хлипких фиктивных построек или внешних сил, пресно, шатко и нелицеприятно, подобно состоянию вечного опьянения. Наконец, со времен Фрейда и Юнга и вплоть до наших дней все школы психотерапии и психоанализа, сколь бы ни были громадны различия между ними, пришли в своей столетней практике к несомненному выводу: слепота человека в отношении самого себя, отказ трезво видеть движущие им силы и их специфическую механику есть коренная причина неврозов и основной фактор, мешающий становлению личности и её творческой реализации.
Всегда, когда мы выстраиваем свою жизнь на внешней детерминации, в ориентации на чуждые ей критерии, мы подчиняем её основаниям, противоречащим высшим возможностям нашей жизни. Первая иллюзия, онтологическая, есть сам не оформившийся индивид, который существует лишь условно, на деле же представляя собой носителя идеологических кодов вмещающей его среды. Вторая иллюзия, социальная, возникает из миражей, которые мы творим в поисках одобрения и попытках произвести впечатление на своих ближних, благодаря чему жизнь оказывается в зависимости от рыночного спроса и чужих ожиданий. Третий же и последний рубеж пролегает внутри нашего существа и соткан из лжи, которой мы опутываем себя, чтобы избежать столкновения с истинами, кажущимися нам горькими и неудобными, увильнуть от творческого дискомфорта и борьбы с собой. Лишь деятельное преодоление этих иллюзий и сопровождаемое им самопознание и самотворчество по-настоящему открывает дорогу вперёд.